— Твоя колымага вообще передвигаться быстрее может? — который раз злобно рявкаю в сторону водителя, пытаясь изо всех сил испепелить его взглядом. Как назло, когда мне нужно, чтобы он ехал со скоростью ветра, получается, будто едем мы следом за толпой черепах, не торопящихся в больницу к подстреленному другу. Вот такие пироги с котятами — что томить, говорю как есть. Я на взводе, готова метать молнии и разряды тока, только кто ко мне посмеет прикоснуться. Кинув ещё один злобный взгляд на водителя, достаточно громко буркнув «Понаехали», откинулась на спинку, скрестив руки в совершенно не скрываемом жесте гнева.
Около пятнадцати минут назад я вылетела из квартиры, около семнадцати минут назад мне позвонили из больницы, чтобы оповестить об огнестрельном ранении Тони. Где он их успел подхватить — меня волнует в последнюю очередь [что мне, так трудно догадаться?], потом спрошу ради приличия. Куда важнее ответы на такие вопросы, как, например, его самочувствие и в какой палате находится — в реанимации, в операционной или в обычной. Конечно же, врачи, будто бы они все ещё и диплом психолога наравне со своей специальностью получили, начинают долго и занудно вчехлять о спокойствии и самоконтроле, только задвигать подобные телеги мне — фокус заранее провальный. Я отключилась от каждой их дальнейшее фразы уже после последнего слова во фразе «Мы звоним сообщить о поступлении с двумя огнестрельными ранениями Энтони Милтона...» Что они там говорили дальше — прошло как в тумане, я запоминала и тут же забывала отдельные обрывки фраз, уже сбегая по ступеням в подъезде.
Ещё главное, что я запомнила — какие-то слова о полиции. Огнестрельные ранения, обязательство перед органами сообщать о подобных случаях, знаю ли я, где он мог получить подобные травмы. Конечно не знаю, представления не имею, где наш правильный и тихий Тони схватил очередные пули. Не знаю, на какой срок ещё хватит моих нервов выдерживать подобные звонки и оставаться в здравом рассудке.
Ну или относительно здравом.
Заметив впереди светящуюся вывеску больницы, я чуть было на ходу не выскочила из машины, но вовремя вспомнив, что, пожалуй, одного из нас в качестве пациента будет более, чем достаточно, не стала спешить с действиями и дождалась, пока самый тормознутый на свете таксист остановится перед входом. Бегающие туда-сюда люди, медработники, катящиеся каталки с лежащими на них телами, то ли живыми, то ли мёртвыми, куча докторов в белых халатах, громко кричащих какие-то указания — всё это внушало одновременно ужас и страх. Ночь, самый пик активности населения по впаданию в предсмертное состояние. Никогда не любила врачей, никогда не ходила даже с серьёзными заболеваниями в больницы, — с подобными мыслями пробегаю мимо окружающих, скрываясь от них, словно от чумы, в здании учреждения.
Конечно, мне ведь рёбра не простреливали.
Загруженная бабёнка, не имеющая из-за возрастающей текучки пациентов никакой возможности вздремнуть на рабочем месте, бросала гневные взгляды на каждого, кто шёл в её сторону. А шёл в её сторону каждый, что входил в здание, и я исключением не оказалась. Только меня ни один её взгляд не смутил, и можно ещё поспорить, кто кого переглядит в этой зрительной битве.
— Энтони Милтон, я его.. сестра, — громко хлопнув ладонями по столу, практически нависла над медсестрой [совершенно неосознанно, снова моя дурная привычка в нервном состоянии угрожать окружающим], требуя немедленного ответа на вопросы, где он находится и куда мне идти. Возможность моего нахождения рядом с ним мною даже не рассматривается — кто меня остановит?
Известив меня о том, что полиция ещё не прибыла [кажется, это было с сарказмом, отчего возникло необыкновенное желание немедленно зарядить ей по жирной морде], она попыталась остановить и попытаться выбить из меня какие-то признания, когда я уже повысив голос отчётливо повторила свой вопрос, но уже другими словами. Наружу так и рвётся французский [если вы понимаете, о чём я], но я сдерживала, как могла.
Не ей, не ей, следующему повстречавшемуся на моём пути идиоту, который будет так мастерски тянуть время.
Просьба надеть белый халат летит прямо в мою спину, и я, смело проигнорировав, практически бегом устремляюсь в ту часть блока, на которую указали. Только вот даже в подобных копошениях медсестры не перестают бдить и перехватывать нерадивых посетителей, нарушающих их святой режим. Непременно закатив глаза, я сдаю куртку в гардероб и уже на бегу, действительно на бегу, накидываю халат, устремляясь к нужной палате.
Толпа народа рассасывается, оставляя позади вместе с собой страшный гул, давящий на уши, и непроходимые коридоры, где дорогу придётся искать зигзагами. Сказала бы, что дышать стало легче, но это уже лишняя градация. Наконец я вижу заветную дверь, за которой меня ждёт.. Не знаю, что меня там ждать, навряд ли много хорошего. Врач, разговаривающий с медсестрой, заметил меня, направляющуюся тараном прямо на него, и уже был готов встречать со своими новостями. Он обещал рассказать что-то новое, когда я подъеду. Учитывая, что я задержалась [или нет, уже не разбираюсь во времени], могло произойти что-то, о чём мне знать нужно обязательно.
— С ним всё в порядке будет? — не даю и слова вставить мужчине, прежде чем он даже подумал открыть рот. Извините невежливую девочку из Франции. Или не извиняйте. Главное, на вопрос ответьте.
— Мелари Дурюа, полагаю? — да почему сегодня все такие медлительные, будто их по голове пару раз чем-то тяжелым стукнули? Еще и имя моё, как обычно, произнёс неправильно. Ох, лучше бы не открывал он рот.
— Мелани, я француженка, — недовольно бросаю в ответ, даже не заметив, как по привычке уже исправляю неправильной произношение, — Она самая. Вы сообщите мне что-то новое или я могу пройти в палату?
И, собственно, ничего нового я не услышала. Опять, опять они это делают, сколько же можно тянуть время. Полиция, неготовые анализы, только прошедшая операция — я всё это уже слышала.
В общем, вхожу внутрь. Попробуйте ещё остановить, если не понравится.
Нельзя жаловаться при дружбе с таким человеком, как Тони, что он попадает в подобные ситуации, а ты жертвуешь своими нервными клетками, пока не увидишь родную морду, валяющуюся на больничной койке. Он забавно выглядит в этой рубашонке, пробегает где-то на задворках сознания мысль, и скрывается.
